Море любит сильных,а сильные любят берег...

прелый саван бурых листьев
утешительные мысли
в печке мокрые дрова
осень как всегда права
пароходные гудки
посиделки у реки
водка сало с чесноком
разговоры в горле ком
пересуды передёры
отжиманья до усёру
и работа без огляда
и гулянки до упада
и сезонная ботва
осень ты всегда права

Птичка ретивая,
Вестница счастья,
Чертит пунктиром
В небе ненастном.
Над бездорожьем
Срамным и пыльным,
Над безответным
Полем могильным.
Над целиною,
Рожью невсхожей.
И надо мною.
Просто прохожим.
Что тебе наши
Странные беды
И пораженья
В виде победы...
Меж облаками
Солнце моргает.
Всё переменчиво...
Птичка летает.

Людей можно делить по-разному.
Раньше я думал, что все делятся на созидателей, потребителей и разрушителей.
Вобщем-то так...
Кто-то всё-таки эти самые лампочки в подъездах бьёт.
Кто-то вкручивает новые.
А кто-то ждёт, когда вкрутят.
Но всё сложнее...
Есть множество подвидов.
Например, по типу активности.
Есть коптильники и есть кипятильники.
Существуют же кипучие лентяи...
А ещё есть подвид пишущий, или самоеды.
Постоянно подпитывающие собой собственный творческий процесс.
В любой коллизии видящие сюжет, формулу, анекдот.
Они не живут, не вспоминают, не шутят - они записывают.
Ходячие рекордеры.
От такого самоедства человека в человеке становится всё меньше.
Ну если он не глыба какая-нибудь и не матёрый человечище.
Таких сколько не ешь, а его всё много.
Вообще... самоеды - люди, обречённые на дематериализацию.
И воплощение в каких-нибудь дрянных стишках.
Или вот ещё...
Представьте себе человека, который каждый день, постоянно, из часа в час шутит.
И сам за собой эти шутки записывает.
И потом от этих шуток ещё кормится.
И семью кормит...
Нет человека мрачнее юмориста.
Поэтому и такие рожи у трушкина с коклюшкиным.
Причём они же всё время понимают, что есть ещё этот неубиваемый и неубываемый Жванецкий...
И от этого им соовсеем не смешно.
Пожалейте самоедов.

Мне сегодня приснилось
Что сижу я в окопе.
Эта глина ссучья...
И винтовка чужая...
Да и хрен бы ты с нею.
Говорят, что стреляет.
Нет патронов лишних
Чтоб винтовку проверить.
Но вот глина эта...
В сапогах, в карманах...
На такой вот глине
И картохи нЕ брать.
Это ж не землица,
Это ж гадость прямо...
А наутро лезти
Из окопа нАверх
И по скольской глине
Заходить в атаку
На такое дело...
Но решаться надо.
Страшно поначалу.
Ничего.
Всем миром.
И пойдём мы  разом
И пойдём навалом
Тока б не сплошали
Наши командиры.
А кто в землю ляжет
Это бог присудит.
От него не будет
Никакой покрышки.
Тока б не просрали
Импортну консерву.
Будет её много...
Будет её с лишком...
Господи, о чём я!
Рвём уже, помилуй!
Ссуки, подыхайте,
Боже, помоги мне.
Штык - фрицу в брюхо.
Штык - гансу в горло.
Взрыв-вспышка в ухо.
Я не умру скоро...
Я не умру...
Не умер...
Или ещё жив.
Или уже ветер.
Этот, как его... бриз...
Темнота.

Вас не так уж много, чтобы нельзя было именно так обозначить нашу общность.
Вот я иногда тискаю в журнале чужие стихи.
И жду.
Как оно в вас отзовётся, блин.
А оно чаще всего никак не отзывается.
А это вроде как щуп лунохода.
Щупаю вас , щупаю...
А вы как пыль да камень.
Я сам никогда не оцениваю чужие стихи.
Если только совсем напьюсь.
И тогда оцениваю совсем неправильно.
Даже если очень люблю.
И особенно если.
Но вот вы-то, вы!
Мои хорошие, трезвомыслящие!
Грамотно раскладывающие гекзаметры на ямбы.
Скажите хучь словечко для того, чтобы я знал, какой рейкой меряю я гармонию мироздания.
Я люблю поэтов.
Я люблю графоманов.
Среди колясочников есть олимпийские чемпионы.
Всё дело в том, что они одинаково бесстрашно штурмуют высоту.
Будьте так добреньки, говорите про стихи и нестихи.
Не стесняйтесь.
Это просто работа над техникой.
Но думайте о том, что за каждым словом - человек.
Человек и ГРАФОМАН.
Хорошая такая особь.

Дороги бывают всякие.
Ведущие от площадей,
Горбатые, булыжные, в слякоти,
Для усталых слепых лошадей.

Ещё есть другие, похожие,
Приводящие к площадям.
Растоптанные и расхоженные,
Но тоже не им... и не к нам.

Ещё они бывают каменные,
Древние, и все в никуда.
Ещё они бывают праведные,
Тернистые, но не всегда.

Ещё они бывают верными.
Но идём по ним снова не мы.
От первобытной проклятой скверны
До неизбывной проклятой сумы.

И ты можешь обратно вернуться...
И ты можешь пройти след в след...
Только нет там в помине распутья,
Да и витязя тоже нет.

Для людей весёлых и лёгких,
Для людей, не уставших шагать,
Есть владимирки... и есть рублёвки.
И свобода пути выбирать.

Для людей загорелых и странных,
С непоседливой детской душой,
Есть дороги в дальние страны.
И дорога вернуться домой.

И ещё она бывает пыльная,
Пухкая для босых ног...
И гниющий крест немогильный
В перекрестьи других дорог...

А ещё она бывает звёздная...
Млечная... как река.
Уносящая, уводящая, манящая...
Для ребёнка... и для старика.

Англичанами точно подмечено,
Что человек - не женщина.
Просто постскриптум нужен:
Человек - значительно хуже.

Питерские трамваи,
Морковные муравьи,
Молча во тьме таскают
Граждан в нутра свои.


Питерские трамваи,
Красная колбаса,
Проводом соединяют
Граждан и небеса.

Через метелей стаю,
Через занос-сугроб
Трамваи везут хозяев
Тёплых нагретых жоп.

Планам неясным в угоду
Злого татарина злей
Тянут служить народу
Непротрезвевших людей.

Едут к своим заводам,
Кинув остывший кров,
Мчатся без заднего хода
Люди без тормозов.

Едут они и смеются
И никому не равны
Дети четырёх революций
И граждане Великой Страны.

Счастье - в билетах припрятано.
Сила - в трамвайных усах.
Питерские колбасы,
Алые паруса...

Немало порыскав
И влево
И вправо
От мест катастроф и побед,
Уже ты отчаялся
Выбрать гавань,
И встал
На
Вечерний
Рейд.
Бравада и водка,
Болезнь
И усталость
И выбора, в сущности, нет...
Две алчные суки,
Любовь и старость,
Вошли
В твой
Кильватерный
След.

Женщина с улыбкой девочки,
Тельцем бабочки
И душой ребёнка...
Сколько раз били тебя,
Чтобы выковать такое чудо.